была еще мысль, что это частично автобиография, да?
Скажем так, это моя КВАЗИ-биография! 
По-моему в жизни и без всяких ОС именно так и происходит обычно
Вот!
Вы уже начинаете ПОНИМАТЬ...
Кстати, в романе "Плерома" есть такая сцена:
Они тормознулись на лестничной площадке, соображая, каким образом будет лучше всего спуститься на первый этаж. Шлепать по лестнице не хотелось, а лифт, по всей видимости, не работал. Впрочем, последнее предположение оказалось в корне неверным. Не успели они сделать и пары шагов по направлению к лестничному пролету, как что-то негромко щелкнуло, и створки лифта разошлись в стороны.
От неожиданности оба вздрогнули. Пару секунд ничего не происходило, затем из тускло освещенной кабины вышел здоровенный мужик в белом халате. Он был настолько высок и широк в плечах, что с трудом протиснулся в узкий проем. На ладони полусогнутой левой руки у него лежал большой кочан капусты, сильно смахивавший на вывороченный из черепной коробки человеческий мозг. Окинув их хмурым взглядом из-под низко надвинутой на глаза белой шапочки, мужик молча прошествовал по коридору и скрылся за поворотом.
— Пошли скорее! — втолкнув Юрия Алексеевича в лифт, Макс заскочил следом.
Двери сомкнулись, кабина медленно поползла вниз.
— Видал? Такому только попадись под руку, вмиг душу вышибет!
Плотник испуганно кивнул.
— А я думал, здесь никого нету… — пробормотал он.
— Индюк тоже думал, — отмахнулся Макс. — Вот сейчас он увидит, что ты учинил в кабинете, вернется и этот капустный кочан затолкает тебе в задницу!
— Может, тебе затолкает! — огрызнулся Плотник. — Я что там, визитную карточку оставил или записку, что это моих рук дело?
— Ну ладно, — согласился Макс, — он разделит капусту надвое и запихает по половинке каждому. Тебе что, от этого легче?
Кабина достигла первого этажа, вздрогнула и остановилась.
В холле никого не было. Они, вздохнув с облегчением, поспешили выйти на улицу. После мрачных больничных покоев окунуться в свежесть солнечного дня было необыкновенно приятно. Плотник вдохнул воздух полной грудью, улыбнулся и распрямил плечи. Заторможенность, вызванная чрезмерной дозой морфия, окончательно прошла, уступив место ни с чем не сравнимой ясности.
Навстречу им текли люди. Если бы улочка, по которой они вышагивали, не была такой грязной и узкой, можно было бы предположить, что они оказались на одной из центральных улиц Города. Всматриваясь в лица прохожих, Юрий Алексеевич с удивлением обнаружил, что все они были мертвецки пьяны. Люди шли, пошатываясь, цепляясь за стены домов и друг за друга. Некоторые падали и, будучи не в состоянии подняться, оставались лежать на дороге, совершенно не обращая внимания на то, что о них запинаются и по ним идут.
— Ты тоже это видишь? — осторожно поинтересовался Макс.
— Вижу, — отозвался Плотник. — Но будь я проклят, если понимаю, что все это значит…
Они свернули в сторону и подошли к гуталиновой будке, торчавшей на перекрестке улиц и, присев на оказавшуюся там скамейку без спинки, продолжили созерцание необычного явления.
— Когда я работал в Саисе на телестудии, — затянул Макс одну из своих бесконечных историй, — начальником у нас был некий Быданов. Так вот, этот Быданов имел специфическое свойство уходить в запои, которые длились по несколько месяцев. Заметь, не одну, не две недели, а три-четыре месяца подряд! Редкого здоровья был дядька. С утра приходит, вроде бы более-менее трезвый, а к обеду смотришь, уже еле на ногах держится. И так ¾ каждый божий день!
— Ну и что? — пожал плечами Юрий Алексеевич.
— Раз мы с ним натрескались на пару. Дело было вечером, кажется, в октябре. Идем по улице, шатаемся. Изо рта пар, в небе звезды… Красота! Вдруг смотрим, на лавочке бомж сидит. Сжался весь, от холода трясется. Ну, подошли мы к нему, присели рядышком. Сидим, курим. И тут Быданов снимает ботинки, стягивает с себя носки и отдает их бомжу. На, говорит, носи на здоровье!
— Ну? — Плотник поморщился.
Максовы истории его откровенно бесили. За всей этой ерундой он не улавливал ничего вразумительного. Казалось, Макс буробит отсебятину просто так, от нечего делать.
— Что — ну? Отдал носки, а сам домой пошел без носков. Денег не дал, водки не дал, которой у нас оставалось еще полбутылки, а носки отдал. Мне, говорит, без них сподручнее, а ему теплее. Вот так.
— Ну и херню ты порешь! — взорвался Плотник.
— Вообще-то, да! — рассмеялся Макс. — Но ты вот о чем подумай. Не таким ли точно образом мы обычно пытаемся помочь окружающим нас людям? Да и самим себе, если уж на то пошло.
— Чушь! — отмахнулся Юрий Алексеевич.
— Да нет, братец, — с какой-то затаенной грустью возразил Макс, — вот это как раз не чушь. Ты вот, к примеру, вбил себе в голову, что колоться, это однозначное зло. Твердишь, как попугай, одно и то же, совершенно не задумываясь над тем, что это «зло» имеет под собой реальное и весьма закономерно возникшее основание. Хочу бросить мазаться… Ха! Да как ты можешь бросить, если даже не представляешь, что тебя подтолкнуло к этому и с какой целью Божественное Провидение поставило тебя именно на эту дорожку?!
Юрий Алексеевич нахмурился, но промолчал.
— Все твои потуги, — продолжал Макс, — такая же точно бессмыслица, как подаренные Быдановым носки. Вонючие оранжевые носки, отданные в носку бомжу!
Выдав последнюю фразу, Макс погрузился в глубокомысленное молчание. Юрий Алексеевич тоже молчал, переваривая услышанное и силясь понять, есть ли в трепотне Макса хоть капля здравого смысла или же все, что он плел, обычный наркотический гон. А мимо, пошатываясь и падая, продолжали двигаться люди.
«Входящие в реку…»— всплыло в Плотниковой башке.
— Айда, — Макс встал, — здесь мы ничего не высидим.
Без лишних вопросов Плотник поднялся.
— Щас мы зайдем в библиотеку, это совсем рядом, и я покажу тебе одну интересную книжицу. Если и после этого ты ничего не поймешь, то тебя останется только убить. Больше в таком случае тебе все равно ничто не поможет.
«Невероятно, — думал Плотник, двигаясь среди пьяных горожан, словно лодка в бурном потоке, — похоже, мы с Максом единственные трезвые люди в этом Содоме. У них что, сегодня праздник виноградной лозы, что ли? Да будь хоть десять праздников, не могли же все поголовно нарезаться до такого скотского состояния! Нелепица какая-то…»
— Они не пьяны, они спят, — пояснил Макс, словно прочитав его мысли.
— Что значит — спят?!. — растерялся Юрий Алексеевич.
— То и значит. И не думай, что там, за пределами Города, ты был чем-то лучше них. Когда вернешься, обязательно понаблюдай за людьми, которые тебя окружают, и вспомни, что я тебе говорил.
— И откуда ты такой умный взялся? — съязвил Плотник.
— Не умный, просто научился кое-чему.
— Ага, срать только не просишься.
— Зачем проситься? Сам сходить в состоянии.
«Эх-хе-хе… Значит, все мы спим, — не без сарказма думал Юрий Алексеевич. — В ржавую зелень солнце зашло, вместе с ногой детство ушло20. Ладно хоть, этот умник Платона не вспомнил с его мифом о пещере. Для полного счастья только этого и не хватило…»
Слово «пещера» отозвалось в сознании огненной вспышкой. Чем-то колючим, упавшим за шиворот и больно врезавшимся в спину. В памяти прорисовалась длинная цепочка событий, приведших его на эту улицу, в эту безумную толпу алкоголиков. Юрий Алексеевич, рассмотрев события в обратном порядке, добрался до момента, когда они с Даосом расстались. Внутри него начал нарастать дискомфорт.
«Так, так, так… — соображал он. — Да ведь это и в самом деле получается черт знает что! Мы залезли в пещеру, наткнулись на… какую-то „янтарную“ комнату, а затем я вдруг оказался в непонятно откуда взявшемся Городе… И как я в нем оказался, тоже совершенно непонятно. И уж ни в какие ворота не лезет, что всю эту чертовщину я воспринял как само собой разумеющееся!..» Слова Макса неожиданным образом начали обретать смысл.
Вконец озадаченный, он повернулся, чтобы поделиться с Максом своим прозрением, но вместо Макса наткнулся на Даоса. Тот, выскочив словно из-под земли, дико вращал глазами. Волосы на его голове торчали дыбом.
— Чего встал?! — заорал он, хватая Юрия Алексеевича за плечо. — Пошли отсюдова на хрен, пока не поздно!
— Куда пошли? — пискнул ничего не понимающий Плотник.
— В задницу! В пещеру, разумеется, мать т-твою!..
Даос, ухватив его за рукав, потащил в сторону Городской Стены.
Это тоже о сне и реальности...
Как и эпиграф к повести "Лабирин":
…похоже, что «Там» существует другая жизнь и что вы живете «Там», когда спите «Здесь»…
Эдвард Пич.
